Газификация дачных участков в Подмосковье
Узелки на
память
Возраст населенных пунктов принято исчислять
по первому их письменному упоминанию. Неважно какому: в берестяных грамотах,
надписях, выбитых на камнях, официальных актах. Датой основания Москвы
считается 1147 год по единому шаткому аргументу: письму-приглашению Юрия
Долгорукого князю Святославу: “Приди ко мне брате в Москов”. Хотя Москва по
всем данным возникла гораздо раньше и первоначально называлась Кучково.
Своей родословной – долголетием, знатностью –
Люберцы могли бы поспорить если не со столицей, то со многими городами и
поселками. Санкт-Петербург основан в 1703 году, Омск – в 1716, Екатеринбург – в
1723. Красноармейск, Октябрьский, Комсомольск-на-Амуре своими названиями
говорят о более позднем возникновении. Люберцы же дебютировали на подмосковной
сцене в 1623 году, будучи еще деревней.
Да и славы Люберцам не занимать.
Знаменитостей, имеющих отношение к нашему краю, немало. Почти все они
“прописаны” в Большой советской энциклопедии. Одни пришли к нам из тьмы веков
(протопоп Аввакум), другие были нашими современниками (Юрий Гагарин). Некоторые
жили у нас подолгу (писатель Телешов), или были наездами (Есенин, Маяковский).
Полководцы возглавляли армии (Кутузов), ученые изучали почву и реки (Вильямс),
выводили новые сорта сельскохозяйственных культур (Лорх), художники рисовали
картины (Коровин, Грабарь), артисты выступали на подмостках (Шаляпин). Все они
благодаря своему таланту, трудолюбию оставили след в нашей истории.
Давайте признаемся, что мы, люберчане,
небрежно относимся к нашему прошлому. А жаль! Все же мы не Иваны, не помнящие
родства. Упрек, высказанный более ста лет назад известным русским геологом
Щуровским, непосредственно касается и нас.
“Не удивительно ли, – писал ученый, – мы
знаем и ревностно изучаем наши дальнейшие окраины, стремимся под жаркие тропики
и в неведомые страны и в то же время не знаем того, что находится рядом с нами,
в ближайших окрестностях…”.
Эти слова можно было бы поставить эпиграфом.
Первую попытку осознать, кто мы и откуда,
сделали наши пращуры. Что подстегнуло их к этому, расскажем позже. Но в
Центральном государственном архиве древних актов нашли мы копии с писцовых
книг, рассказывающих о событиях в Люберцах, начиная с 7131-7132 годов.
Но тут без комментария никак не обойтись.
На Руси, до Петра I, летоисчисление велось
“от сотворения мира”. А мир, помнится, был сотворен за 5508 лет до рождения
Христа. Первоклассник, и тот без компьютера подсчитает: 7131 минус 5508, в
остатке 1623. Это и есть год 1623-й – дата первого упоминания о Люберцах.
Что же тогда представляло собой наше селение?
“В Островецком стану за дьяком Иваном
Кирилловым сыном Грязева полдеревни Назаровы, Либерицы тож … на речке на
Либерице, а в ней двор вотчинников да крестьянских 6 дворов…
Да за подьячим за Федором за Дементьевым
сыном Порошина полдеревни Назаровы, Либерицы тож … на речке на Либерице, а в
ней 3 двора”.
Там еще много чего написано, но дай Бог с
этим отрывком разобраться. Всего несколько строчек, а сколько пищи для
размышления!
Во-первых, почему сдвоенные годы: 7131-7132,
или в переводе – 1623-1624? Впрочем, это объяснимо. До Петра I и его
реформ новый год начинался не 1 января, а 1 сентября, как нынче в школах,
учебных заведениях. Так и значится в документах: 1997-1998 учебный год.
На одну деревню – два владельца. Один дьяк,
другой – подьячий.
Наверняка второй у первого в подчинении.
Видимо, главным был Грязев. Любопытно, кто кого одолеет? Двум медведям в одной
берлоге тесно.
Странно: у деревни в 10 дворов два названия.
Происхождение первого прозрачно: по имени какого-то Назара, то ли
первопоселенца, то ли рачительного мужика, у которого все остальные в кулаке. А
второе? Либерицы! Ему в русском языке и похожего не подберешь. Латынь какая-то!
Либер – значит свободный. Но откуда тут, в подмосковном захолустье, взяться
латыни? Да еще в 1623 году!
Словом, загадка на загадке. И писец, который
составлял или переписывал этот документ, нисколько не виноват. И бумагу выбрал
добротную, плотную, с водяными знаками, как на крупных денежных купюрах. И
старателен был, и грамотен. Почерк размашист, красив, с крючками и закорючками
над словами – диакритическими знаками, титлами.
Но и до Грязева с Порошиным были у деревни
свои хозяева. Из той же писцовой книги за 1623-24 год можно узнать, что
половина деревни попала Грязеву по закладной Семена Давыдова в 1621 году, а
Давыдову досталась она как приданое своей жены Прасковьи Куприяновой, дочери
Горсткина. А еще раньше это было поместье Михаила Старого и Богдана Озарнова.
Вторую половину деревни приобрел (заметим,
тоже в 1621 году) Федор, сын Дементия Порошина по закладной жены (вдовы)
Татьяны Кирилловны Горсткиной да сына ее Василия.
Получается, что после смерти Куприяна
Горсткина его вотчина, поделенная между вдовой и зятем на две неравные части,
была отдана в залог.
Федор Порошин в дальнейшую историю нашего
города не вписывается: вскоре он продал свою долю какому-то Кузьме Трусову, а
тот в 1627 году – Ивану Грязеву, который и стал единоличным властелином деревни
Назарово-Либерицы.
Никто этого имени уже не помнит и ничего оно
не говорит нам. Но тогда это была фигура. Дьяк семнадцатого века – не дьячок и
не дьякон и вообще не церковнослужитель, а крупный столоначальник,
ответственное административное лицо, если сравнить, то сродни нашему министру,
на худой конец – заму. К тому же Грязев был не просто дьяк, а думный. А они,
думные дьяки, занимали не последнее место в российском государстве, уступая
только боярам, окольничим и думным дворянам.
По происхождению наш дьяк навряд ли был
знатен родом. Сама фамилия, доставшаяся от нелестного прозвища, красноречиво о
том говорит. Ее носитель долго выбивался в люди, грудью прокладывая путь в
высшие эшелоны власти. В 1615 году он еще только подьячий в Разрядном приказе –
одном из центральных правительственных учреждений. Но его уже ценят. Он едет с
посольством в “Аглицкую землю” – Англию. С каким поручением, не знаем. Но
миссию выполнил успешно, поскольку на следующий год – новое важное задание.
“Нужно было уладить отношения с ногаями, –
пишет историк С.М. Соловьев, – которые в Смутное время отстали от Москвы,
перенесли свои кочевья с Ногайской стороны на Крымскую и воевали московские
украинские города. Воевода князь А.М. Львов и дьяк Иван Грязев отправились
в Астрахань еще в 1616 году, действовали удачно, ногайских мурз и всех улусных
людей привели под царскую руку в прямое холопство, перевели их опять с Крымской
стороны на Ногайскую, взяли заложников из дальнего кочевья, из-под Хивы и
Бухары, перевезли в Астрахань Албу-мурзу и с ним до 15 тысяч людей. Выручили из
Ногайского полону 15 тысяч русских”.
За одно это, за освобождение пятнадцати тысяч
русичей из горькой неволи можно с почтением произносить имя Грязева.
Звезда расторопного дипломата продолжала
восходить, он уверенно делал карьеру. После Разрядного служил в Поместном,
затем в Посольском и, наконец, в приказе Казанского Дворца. Чтобы нагляднее
представить, что это за орган, скажем, что в зоне действия этого приказа
находилась не только Казань, не только все Поволжье, Среднее и Нижнее, и не
только соседняя Башкирия, но и Урал и Сибирь. Приказ осуществлял все
административно-судебное и финансовое управление этой огромной территорией.
Обычно во главе приказов стоял тот или иной
знатный боярин, но только номинально, свадебным генералом. Фактически все
вершили дьяки. Самым удачливым был Иван Кириллович. За всю многолетнюю историю
приказов из 86 дьяков только трое, в том числе он, были удостоены звания думных.
Грязев сумел приблизиться к трону. В записной
книге Московского стола то и дело отмечается его участие в празднествах и
торжествах: в день Рождества Христова был у государева стола дьяк Иван
Грязев... В день ангела царицы Евдокии Лукьяновны был у стола он же…
Его по-прежнему посылают с посольством в
другие державы. Правда, визит в гамлетовскую Данию в декабре 1651 года сложился
неудачно. В Копенгагене дворян Василия Коробьина, Ивана Баклановского и дьяка
Ивана Грязева приняли невнимательно – в ответ на такой же прием датского посла
в Московии. Так сказать, обменялись нелюбезностями. Двор, где они остановились,
был худ и тесен, сторожей приставили много, чтобы никого к ним из нужных не
пропускать. После представления королю тот обедать их к себе не пригласил, а
послал корм на дом.
Послы обиделись и гордо покинули
негостеприимную страну.
Доводилось ему принимать иностранных
высокопоставленных лиц и в своей отчизне. 15 декабря 1633 года у государя был
турский (турецкий) посол, а речи ему говорил посольский думный дьяк Иван
Грязев, а по лавкам сидели бояре, окольничие и стряпчие в золоте. Да при
государе же были рынды (телохранители) в белом платье.
Портрета Грязева нам не встретилось.
Поступим, как криминологи, составим словесный, описательный. Дьяк был среднего
или выше среднего роста, но в любом случае не мелкота и не как долговязый
баскетболист. Не был он ни кривым, ни хромым, ни горбатым, иначе не посылали бы
его в Великобританию, где было незыблемой традицией не доверять государственных
постов людям с физическими недостатками. Носил он, думаем окладистую, степенную
бороду, которую, живи дьяк позже, непременно срезал бы Петр Первый.
Понимал ли чужеземную речь, ту же турецкую,
без толмача? Сведений нет. Но что грамотой владел основательно, почерк имел каллиграфический
– бесспорно.
Можно частично восстановить и одежду. Она
приближалась к дорогой, боярской. Была пышной, тяжелой, шитой золотом,
придавала всему облику важного сановника торжественную величавость. Носил
длиннополые горностаевые и соболиные шубы, высокие меховые шапки. Ни шагу не
делал без тяжелого, резного, украшенного драгоценными каменьями посоха.
Каких был лет? Дата рождения неизвестна. Но
явно прожил меньше, чем родители. Его отец Кирилл Андреевич скончался 2 февраля
1623 года, мать Ирина, при пострижении Александра – 5 февраля 1624 года. Смерть
самого Ивана Грязева последовала 14 мая 1634 года. Разница всего в какой-то
десяток лет. Его жена Пелагея пережила его на пять лет. Статистики утверждают,
что женщины и сейчас умирают позже, чем мужчины.
Все Грязевы похоронены в ограде Симонова
монастыря в Москве. Простых смертных там не хоронили, в советское время
монастырь, к сожалению, был взорван.
Итак, в начале 17 века Люберцы переходили из
рук в руки, пока не оказались в собственности одного владельца – Ивана Грязева.
Настораживает то, как быстро и легко провернул он это дельце. Но удивляться
нечему.
Раздачей, обменом, куплей-продажей помещичьих
и вотчинных земель распоряжались два приказа: Разрядный и Поместный. Они же
давали и ссуды под залог, как было и с Люберцами, выступая в роли ростовщиков,
этаких российских гобсеков, как тут не вспомнить, что наш почтенный дьяк Иван
Кириллович служил в этих приказах, и Разрядном, и Поместном, и как раз в то
время, когда оформлялись купчие на нашу деревню. При общей сложности,
непонятности, запутанности тогдашней юриспруденции, поголовной безграмотности
населения был широкий простор для финансовых махинаций. Можем ли мы обвинить
Грязева в использовании своего служебного положения, в злом умысле? Только по догадкам
да по народной мудрости – по пословицам и поговоркам: дьяк охулки на свои руки
не положит, своя рука – владыка.
Но кое-какие косвенные улики просматриваются.
Грязеву, если он преступил закон, требовалось замести следы, уничтожить
некоторые сведения о Люберцах. Кажется, это ему удалось. В те стародавние
времена рукописи не сшивались в одну тетрадь, в книжечку, не завязывались
тесемками в папках, а подклеивались лист к листу по нижнему обрезу, составляли
длинную ленту, которую свертывали в трубку, рулон, свиток, столбец. Подписи
чиновников, отвечавших за документ, ставились на чистой оборотной стороне в
местах склейки листов. О таких столбцах писал А.С. Пушкин:
Воспоминание
безмолвно предо мной
Свой длинный
развивает свиток.
Ученые обратили внимание на то, что столбцы
писцовых книг 1573-1574 годов нарушены, не достает начальных листов.
Соответственно и копии, снятые с них, страдают тем же недостатком. Мы нашли в
этих копиях деревню Кудиново на Москве-реке, сельцо Михнево на Пехорке, пустошь
Остееву, что прежде значилась деревней Жулебино. Все это неподалеку от нас, но
ни Назарово, ни Либерец не обнаружили. Листы утеряны. Но больше всего нас
поразило такое открытие: по склейкам была пометка: “Скреплял дьяк Иван Грязев”.
Не он ли вынул листы о Люберцах? Это, конечно, гипотеза, но весьма
правдоподобная.
Столбцы писцовой книги 1576 года тоже
скреплены подписью Грязева. Мелькают знакомые названия: Перово, Тетеревники,
поместье Ивана Жулебина… Но Либерец нет – часть листов пропала. Это опять-таки
в копиях. А рукописи-оригиналы? Их и подавно нет. Сгорели в страшном пожаре
1626 года, когда погиб весь до основания архив Поместного приказа. Кто знает,
не было ли это преднамеренным поджогом?
Уцелей те старинные писцовые книги, возможно,
и юбилей города люберчане могли бы отпраздновать раньше, и тайны его названия
не существовало бы…
Мы так подробно рассказали об Иване Грязеве
потому, что, по письменным источникам, он стоял у колыбели нашего селения.
Всеми правдами и неправдами округлял свое владение, присоединял соседние
деревеньки, пустоши и селища. Что такое пустошь? Знакомы нам глаголы пустошить,
опустошать. На зачине 17 века, в сумятицу польской интервенции и набегов
вероломных татар, пустошилась и разорялась многострадальная русская земля и
возникали на месте опустевших селений пустоши – невозделанные, покинутые поля,
зараставшие сорняками и кустарником. Иногда их называли селищами. Конечно, были
и другие, более прозаические причины образования пустошей, но в Смутное время
это были главные.
В 1627 году во владении Ивана Грязева, кроме
Назарова, Либерицы тож, числились: сельцо Богородское, что ранее звалось
Микулино, селище Васково, а Ивашково тож на речке на Либерице, а также пустоши
Алешково, Семенково, Шарапково, Костино.
Грязев имел в центральной усадьбе какой-никакой,
а дворец – многоярусную повалушу с выступающим двухмаршевым крыльцом и
трехчастными жилыми покоями.
И это еще не все. Грязев построил в своей
резиденции православную церковь. Известна даже точная дата. В книгах Патриаршего
приказа за 7140 год, а по-новому, за 1632 год, записано:
“Новоприбылая церковь в Московском уезде, в
вотчине дьяка Ивана Грязева, во имя Преображенья Господня да в пределе Иоанна
Предтечи, дани положено 5 алтын 2 деньги, и нынешнего 140 (1632) года, февраля
в 24 день, по челобитью дьяка Ивана Грязева, дана ему Государева Патриархова
несудимая грамота, а велено ему с той церкви дань платить на Москве вдвое. И
февраля в 28 день те деньги на нынешний 140 год платил Иван Грязев”.
Алтын – старинная русская мелкая монета
достоинством в три копейки, деньга – полкопейки. Владимир Даль в своем словаре
приводит поговорку: по-латыни – два алтына, а по-русски – шесть копеек.
Храм, основанный Грязевым, разумеется, с
перестройками, служил люберчанам три долгих столетия, и был уничтожен, как и
многие другие церкви, в середине 30-х годов нашего века. Колокола были свезены
в подвалы завода имени Ухтомского и в Великую Отечественную войну, видимо,
пошли на переплавку. Церковная изгородь были перенесена к зданию школы
№ 1, а потом и она бесследно исчезла.
С постройкой церкви Либерицы стали не
деревней, а селом.
Подводя итог, можно сказать, что, многократно
уменьшая масштабы, Иван Грязев сделал для Люберец то, что Иван Калита для
Москвы.